«Цехъ поэтовъ».
Няганский ТЮЗ.
Режиссер Иван Комаров, идея и музыкальное оформление Юлии Барановой.
В последние годы направление нового просветительского театра получает активное развитие: все чаще проходят лаборатории, посвященные научпопу, как во взрослом, так и в детском театре; появляются спектакли, освещающие биографии известных личностей прошлого, а также спектакли в жанре, который можно было бы обозначить как «эдьютеймент». Только в прошлом сезоне вышло несколько заметных проектов, созданных на стыке театра и науки, — это спектакли-лекции «Капитал» Нади Кубайлат в московском театре «Среда 21», «Изобретая повседневность» Евгения Маленчева в тюменском Молодежном театральном центре «Космос», «РыСи» в Центре Вознесенского в Москве (режиссер Филипп Виноградов).
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
На территорию игрового образования заходит в своей недавней премьере и Няганский ТЮЗ. Просветительская миссия спектакля Ивана Комарова «Цехъ поэтов» — рассказать о феномене поэзии Серебряного века через музыкальное переосмысление произведений, к ней принадлежащих.
Сценическое пространство предельно лаконично: круглая сцена-постамент в центре, воссоздающая один из залов литературно-артистического кабаре «Подвал Бродячей собаки» — культового места начала XX века. Герои спектакля — Анна Ахматова (Юлия Баранова), Николай Гумилев (Айвар Хучахметов), Алексей Крученых (Василий Казанцев), Осип Мандельштам (Ильнур Мусин), Марина Цветаева (Анастасия Крепкина) и сопровождающие их Николай Оцуп (Данил Суворков), выполняющий роль лектора, Пушкин (Мирон Слюсарь) и его няня (Екатерина Ермохина), введенные для создания иронической надстройки и полемичности между Золотым и Серебряным веками.
Данил Суворков, играющий Николая Оцупа, автора известной статьи «Серебряный век русской поэзии», выходит на сцену в стилизованном костюме, шляпе, с выбеленным лицом (художник по костюмам Юлия Ветрова) и начинает рассказ о времени, в которое зрителю предстоит погрузиться. Его персонаж — проводник в события столетней давности, комментатор, прокладывающий мостик между веками. Однако с самого начала возникает проблема артистической непогруженности в материал, его недостаточно глубокого знания, связанная, в первую очередь, с отсутствием в постановочной группе человека науки — того, кто мог бы действительно увлечь поэзией Серебряного века — сначала артистов, а через них и зрителей. Формальность и необязательность чувствуются во всей просветительской части спектакля: так, например, поэты разных направлений представлены здесь как единое дружное целое, стремящееся сбросить с корабля современности чудаковатого Пушкина; судьбы поэтов, безусловно, схожие в своей неустроенности, но все же предельно разные по развитию и разрешению каждой трагедии, показаны довольно схематично и необязательно.
Д. Суворков (Оцуп).
Фото — архив театра.
Поэты Серебряного века тут не сложные и противоречивые личности, а скорее масочные персонажи, которых артисты обозначают, а не представляют в психологическом объеме. Мы почти ничего не узнаем об Ахматовой, оставшейся в России и пережившей своих коллег по цеху, вскользь упоминается о расстреле Гумилева. Самые большие биографические куски отведены Цветаевой и Мандельштаму — есть попытка переключения способов существования и у актеров, их исполняющих. Но если Ильнур Мусин от масочного представления переходит к присвоению своего героя, то Анастасия Крепкина идет по другому пути. Ее Цветаева — одномерная женщина трудной судьбы, и эта судьба показана преимущественно через материнское несчастье.
Актриса сидит в луче света в трагически изломленной позе, но все же всем своим существом устремляясь вверх — по направлению к божественной горизонтали, — это поза трагических актрис, излишне патетическая, выдает в Цветаевой стремление к демонстративности — преобладанию лица художника над лицом человека. Так же отстраненно-пафосно звучит и ее монолог о сданных в приют дочерях, о гибели от голода младшей Ирины, рождении долгожданного сына Мура — актриса начинает рассказ с высокого градуса, кажется, что уже и некуда набирать. Жизнь как вечная истерика, натяжение до последнего всхлипа — оборванной фразы и оборванной жизни. В финале монолога актриса встает на стул, а из ее кармана выпадает веревка — Цветаева покончила с собой. В этой интерпретации Цветаева предстает женщиной, надломившейся по воле обстоятельств, хотя даже в ее собственных воспоминаниях она выглядит личностью более сложной и неоднозначной: общеизвестно, что младшую дочь она не любила, а старшую скорее уважала за ум и талант.
В. Казанцев (Крученых).
Фото — архив театра.
Гораздо более цельной выглядит музыкальная часть спектакля (музыкальное оформление Юлии Барановой): стихотворные тексты переложены на современные аранжировки (композитор Ян Кузьмичев), сокращающие вековую дистанцию между поэтами Серебряного века и сегодняшними школьниками. Мощно звучит «Реквием» Ахматовой в фолк-обработке и исполнении Юлии Барановой и Анастасии Крепкиной. Два женских голоса надрывно поют страшные сроки ахматовской поэмы, пока за их спинами мечется в хаотичном танце актриса Екатерина Ермохина, исполнявшая до этого роль Арины Родионовны, но в этой сцене более всего напоминающая монументальных женщин-глыб — тех, что увековечены в постаментах и советских рабочих плакатах, — сильных, могучих, как будто бы действительно высеченных из камня.
В соединении стихотворного текста, музыки, вокала и танца возникает неразрывность времени и судеб — одной на всех боли, общего вневременного ощущения катастрофы и невозможности, но необходимости ей противостоять. Такое же ощущение прорывается и в монологе Ильнура Мусина — Мандельштама, когда он совершенно просто и даже по-детски наивно, извиняясь, произносит: «Мне на плечи кидается век-волкодав, // Но не волк я по крови своей…» Эти моменты уязвимости, абсолютной растерянности перед лицом времени как стихии — самые сильные и пронзительные во всем спектакле.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
«Век-волкодав» прорывается в спектакле через мощный вокал Юлии Барановой — исполнительницы роли Ахматовой, которая присваивает не только свою героиню, но и весь собирательный образ начала XX века с его беспощадностью к фигуре человека. Общая атмосфера кабаре, постоянное мельтешение ярких тревожных линий на видеопроекции (видеохудожник Дмитрий Соболев) создают атмосферу разлада и неустроенности, хаотичности, но эта же хаотичность передается и режиссерской композиции — подлинный предмет размышлений постановочной группы остается размытым, не случается ни четкого высказывания, ни лекции.
Зато получается концерт а-ля трибьют «Сохрани мою речь навсегда», вышедший к 130-летию Осипа Мандельштама в 2021 году, концерт, приближающий к нам поэзию начала XX века через ее новое музыкальное осмысление и вокальное присвоение.
