Не очень Простые истории
АННА БАНАСЮКЕВИЧ
17 МАЯ 2017
За ненапряжный досуг в репертуаре Няганского театра юного зрителя отвечает лишь одно название — «Примадонны» Кена Людвига. Остальное же — и детское, и взрослое — требует от зала некоторых усилий, эмоциональных и умственных, и еще — эстетического чутья. Булгаков, Гоголь, Цветаева, Булычев. Няганский ТЮЗ, осознавая свое географическое положение, берет на себя функции, в идеале присущие театру малого города, — функции культурного центра, места непрерывного творчества. Здесь осваивают новые форматы, здесь развивается бэби-театр, жалующий титул зрителя недавно родившемуся человеку, здесь занимается театральная студия, здесь несколько месяцев назад провели Class act, драматургическую лабораторию — скоро обещают спектакль по пьесам, написанным подростками.
В этот приезд удалось увидеть разные грани Няганского ТЮЗа — спектакль Екатерины Гороховской по мотивам «Маленького принца», рассчитанный в первую очередь на подростков, и музыкально-пластические композиции Николая Реутова — год назад известный хореограф, постоянный соавтор Юрия Бутусова, стал здесь худруком.
Это событие привело не только к тому, что в театре с новой силой закипела жизнь, но и к одному конкретному профессиональному явлению — актеры этой преимущественно молодой труппы много и разнообразно двигаются, интересно работают и с телом, и с голосами. Это очень заметно в спектакле «Простые истории», пластическом сочинении с ностальгическим оттенком. Первый раз «Простые истории» ставили несколько лет назад, но теперь спектакль родился заново и изменился до неузнаваемости — играют другие актеры, появились новые номера-этюды.
Музыка и редкие текстовые вкрапления ассоциируют спектакль с определенным временем — «В парке Чаир…», песни Никитиных и Александра Суханова, стихи Цветаевой, отрывки из произведений Володина. Впрочем, как, например, в случае с театром Юрия Погребничко, советское здесь — не категория времени, а, скорее, культурный и исторический код, маркирующий одновременное существование патетического официоза и неформальной среды, казенного коллективизма и частной лирики. Спектакль — не столько жанровые зарисовки из недалекого прошлого, сколько работа с памятью. В самом начале один из непоименованных (как и все) персонажей льнет к деловито заполняющим сцену людям, одетым в ретростиле, пытается встроиться в танцующую группу, и в его взгляде — умиление и тревога. Как будто бы человек из настоящего признается и в любви, в коренной связи со своей юностью, и в то же время — в невозможности вернуться в те дни, в то мироощущение.
Драматургически «Простые истории» выстроены на смене настроения от лиризма к патетике, от иронии к трагическому пафосу — эти смены поддержаны и сюжетно, и пластически (досадно, правда, когда пафос, заданный уже формой, оказывается чрезмерно усилен манерой актерского существования). Знак беды, войны и потери — пожилая женщина, тревожно взглядывающая вверх, сжимающая в руке сиротливый треугольник письма, кутающая в платок корку черного блокадного хлеба. Ее появления разрушают беззаботность происходящего, останавливают танцы, флирт, замыкают историческую цепь, напоминая, что война не просто история, но часть нашей жизни, нашей биографии.
Порой эмоциональный градус спектакля доходит до экзальтации, до откровенной сентиментальности: например, экстатическая композиция Remember, в которой герои в резко вычерченном, приподнято-героическом пластическом рисунке проходят по диагонали: мужчина идет прямо, с бесстрастным лицом, сбрасывая с себя цепляющуюся за него, бьющуюся почти в конвульсиях девушку. Или сцена, навеянная темой репрессий: идиллия мирной жизни нарушена появлением двух мрачных фигур, двух гэбэшников в кожаных плащах. Мужчины, только что обнимавшиеся с девушками, замирают, выстраиваются в шеренгу, снимают одежду, оставаясь в исподнем; девушки, свернув их куртки и телогрейки, прижимают к груди, как младенцев.
Самые запоминающиеся сцены — игровые, ироничные, те, которые рассказывают о времени послевоенном, об «оттепели». Здесь ключевая фигура — Володин: интеллигентный, несколько потрепанный жизнью мужчина в кепке пьет водку в дешевой кафешке, раздумывает о жизни, приходя к знаменитой володинской формуле «стыдно быть несчастливым». Официантка здесь похожа на Зою из «Пяти вечеров», среди посетителей — скромная девушка из провинции в аккуратном платье, с косичками, дамы легкого поведения в блестящих нарядах, с развязной походкой, со скучающей праздностью на лице. За ними особенно интересно следить — даже если кто-то другой на первом плане, у них продолжается насыщенная, полная бытовых подробностей жизнь.
Спектакль «Я, конечно, вернусь…» (режиссеры Николай Реутов и Анастасия Старцева) по песням и стихам Владимира Высоцкого с «Простыми историями», очевидно, перекликается — в первую очередь самой интонацией, лирической интонацией человека, пропустившего через себя время. Показывают фрагмент из «Гамлета» — так начинается спектакль: актеры встают с пола по одному, поднимаются в полный рост, каждый зачитывает по строчке из «Баллады о зачатье».
«Я, конечно, вернусь..» — это не только спектакль-концерт, но и спектакль-трансформер: номерная структура легко поддается корректировке — в этот раз, накануне 9 Мая, отдали приоритет военным песням. В разгар милитаризированной истерии неспокойного времени как-то важно услышать спокойную интонацию отдельного человека — Высоцкий здесь хоть и коллективный голос, но камерность все равно возникает. К песням Высоцкого подходят с разными ключами — поют под гитару, читают по очереди, добавляют академизма и эмоции или, наоборот, подчеркнуто эстетизируют, раскладывая на голоса. Особенное доверие все равно вызывают интонации бытовые, не подражательные, не исполнительские, а даже обывательские.
«Астероиды» Екатерины Гороховской (она же и написала пьесу) — это не пересказ «Маленького принца», это попытка взрослого, но молодого еще человека выразить свое отношение к классическому тексту, разобраться в феномене маленькой повести Сент-Экзюпери, нашедшего точную и простую, вызывающую доверие и чувство сопричастности интонацию в разгар войны.
Спектакль начинается с урока: сидят современные подростки, в толстовках с принтами, чуть развязные и скучающие. Перед ними — интеллигентный, неброско одетый мужчина средних лет (Андрей Ушаков). Он весь — неуверенность: мнется, теребит бумаги в руках, говорит робко, как будто стесняется самого себя, стесняется говорить школьные банальности о сокровенном. Подростки потихоньку утекают из класса, остается лишь одна девочка — она сама не знает, что ее останавливает, может быть, просто неловкость и сочувствие к нелепому чудаку. В финале она придет к нему в дом, и они станут вместе читать эту сказку, даже не читать, а просто жить в ней. Девочка отдаст меланхоличному литературоведу свою смешную рыжую шапку, и тот станет Лисом из «Маленького принца», скажет про то, что зорко одно лишь сердце, и прозвучит это как откровение, а вовсе не как избитая цитата.
В спектакле есть и про автора, про непростую биографию самого Сент-Экзюпери, а есть и про современных подростков, и эти темы, оказывается, очень даже связаны: и то, и другое — про мировоззрение, про способ воспринимать мир, каким бы он ни был на самом деле. Про способ взрослеть, но не до конца. Дистанция по отношению к рассказу все время меняется: вот девочка-оторва, с угловатыми движениями, говорит с некоторой досадой о том, что расплакалась, пока читала «Маленького принца»: «Блин, но вот как он разглядел там этого барашка?!» А вот паренек в капюшоне рассказывает, как все детство ждал, что отец возьмет его на рыбалку, а тот пообещал и не взял, и обида осталась на всю жизнь. Этот спектакль, в котором взрослых много и незло пародируют (например, есть этюд про модника на пляже, пританцовывающего под попсу и непрерывно щелкающего себя на телефон), перебрасывает мостик между поколениями, а саму проблему «отцов и детей» переводит из плоскости возрастной в плоскость мировоззренческую.
Эпизоды из «Маленького принца», теряя свою абстрактную метафорику, обретают жизненную конкретность: сцена Розы и Принца — про первую, неумелую любовь, про попытки брутальности, про неловкое кокетство, про первое недопонимание, про то, как учатся понимать, беречь и слышать. Или совсем по-площадному комедийная зарисовка с баобабами: по сцене порхает воздушное существо, девочка в белом, и вдруг врываются трое — с вантузами, в смешных мягких костюмах, меняют музыку, пускаются в разнузданный пляс, и тут литературовед закатывает рукава, он теперь герой… Этот спектакль еще и про цепную реакцию — про то, как подлинное существование одного человека раскрывает другого по-новому даже для самого себя. Понурый литературовед задумчиво щелкает выключателем — торшер загорается, гаснет; он выдыхает тихо «добрый день… добрый вечер»… На маленькой планете ведь времена суток быстро сменяют друг друга. Он заворожен и как будто не слышит, как ругает его учительница за сорванный урок, и та затихает и вдруг начинает жаловаться, искренне, доверительно, с облегчением сбрасывая с себя суету и должностные обязанности.
«Астероиды» — очень красивый спектакль (сценография Анвара Гумарова, художник по костюмам Фагиля Сельская), пример того, как в камерном пространстве можно создать иллюзию бесконечности. Сначала слишком правильные взрослые кладут на головы детям стопки книг, а потом все носят на макушках маленькие домики с горящими окошками: каждый сам себе Вселенная; а планета — таинственно бликующий шар — может поместиться и в обыкновенной духовке…
Нягань — совсем молодой город, и здесь очень много детей. И молодой азартный театр, который пока ютится в скромном пространстве школы, уже долгие годы ожидая обещанной реконструкции главного здания.
